Мы знаем, что рабочие, трудящиеся на стройках, вынуждены дышать более грязным воздухом, чем владельцы производства, мы знаем, что целые регионы Земли вынуждены довольствоваться воздухом, загрязнённым ультрадисперсными частицами, поскольку в этих регионах сосредоточено наиболее вредное производство; бедность, связанная с глобальной политикой транснациональных корпораций, не позволяет сделать жизнь более экологичной. Экология касается не только внешней среды, но и труда, экономики, существует экология социальных отношений, которая сущностно не отличается от защиты лесов.

В 2020 году жители индийского города Джаландхар впервые за тридцать лет смогли наблюдать вершины гор, ведь благодаря карантину прекратили работу промышленные предприятия, транспорт освободил дороги, отменили рейсы авиакомпании, поэтому воздух очистился, ультрадисперсных частиц стало на 44% меньше. Понизив интенсивность своего присутствия в мире, человек расчистил для самого себя и для других видов среду обитания. Прискорбно, что этот положительный эффект стал результатом принудительных мер, а не сознательного выбора.

Экологически положительные плоды карантина (временные, конечно) в очередной раз подтверждают актуальность «поворота к нечеловеческому» (nonhuman turn) — интеллектуальной парадигмы, ставшей важной гносеологической предпосылкой спекулятивного реализма — философского течения, представители которого пытаются помыслить мир вне человеческого сознания; кроме того, nonhuman turn разрешает стержневую апорию метамодерна: как возможна идейная устойчивость, если метанарративы себя дискредитировали, выродившись в тоталитарные системы, как сформировать общую мировоззренческую почву в ситуации беспрецедентного релятивизма?Неудовлетворительный ответ на этот вопрос дали теоретики многополярного мира: надо изолироваться в своём реконструированном культурном логосе, навсегда позабыв о возможности глобальной интеграции, чтобы в пределах локального цивилизационного проекта воздвигать общий идейный фундамент. Но путь изоляционизма с неизбежностью ведёт к военным конфликтам, он губителен для планетарной экологии. Благополучие природной среды не может зависеть от воли мелкого тирана, который, руководствуясь местечковой очевидностью, вдруг решит испытывать на своей территории ядерное оружие, станет сбрасывать отходы в океан или применять убийственные для пчёл пестициды.

Поворот к нечеловеческому разбивает не только правую идею многополярного мира, столь удобную для капиталистических монополистов, он бьёт и по марксизму, меняя взгляд на производственные отношения. Скажем, некий капиталист владеет средством производства — судном и китобойным оружием. Он нанимает убийц, которым даёт свои орудия и корабль. В итоге собственник платит наёмникам 10 % от общей прибыли. Но киту всё равно, как распределят барыш его убийцы. Поворот к нечеловеческому позволяет скорректировать схемы Дарвина и Маркса: вид Homo sapiens больше не конкурирует с другими видами, а наоборот — поступается своей очевидной выгодой (хотя в долгосрочной перспективе действует себе на пользу, но подобное разумное дальновиденье не может считаться частью бессознательной эволюционной борьбы). Производство больше не рассматривается в отрыве от главного производителя — природной среды, т.е. в отрыве от животных, растений и полезных ископаемых. Экономист Эрнст Фридрих Шумахер писал, что все классические экономические учения допускают одну серьёзную ошибку, даже Карл Маркс ошибался в трудовой теории стоимости. Дело в том, что капитал возникает не только благодаря человеческому труду. Основное капиталовложение делает природа, но мы бездумно расходуем этот ресурс, игнорируя его невосполнимость.

В Национальной конституционной ассамблее (Учредительное собрание 1789 года) возникло традиционное деление на правых, левых и центристов. С тех пор только полноценное участие трёх политических сил обеспечивает свободу. Радикальный перевес одной из трёх позиций ущемляет представителей других позиций — при таком перевесе всегда возникает опасность диктатуры. Само существование правового общества и демократии зиждется на реальном присутствии в высших совещательных учреждениях трёх политических сил: консерваторов, центристов и левых. В своих основах политический плюрализм содержит гносеологический скепсис, который сущностно противоречит прометеанству, т. е. господству самоуверенного разума, претендующего на Истину. Каждый из членов Парламента считает своё мировоззрение лучшим, но сам Парламент зиждется на отрицании абсолютной правоты.

Только метаполитика, стоящая над всеми конкурирующими силами, может обеспечить возможность реального политического плюрализма. Здесь мы возвращаемся к исконному смыслу слова «революция», тому смыслу, который в него вкладывал Полибий: изначально слово «революция» было связано с циклическим вращением небесных тел. Но этот смысл имел место и в революционном Учредительном собрании, ведь и здесь речь шла о циклическом вращении политических теорий. Потому как сам принцип совещательности управляющего аппарата подразумевает периодическую доминацию той или иной силы — с обязательной последующей переменой. Такое понимание «ре-волюции» помогает избежать порочной линейности исторического сознания, вернуться к цикличности космоса, применив эту цикличность в политике. И только такая циклическая революционность способна предотвратить диктатуру. Кроме того, присутствие реальных идеологических конкурентов заставляет противников совершенствовать свои программы, предотвращает стагнацию. Речь идёт о действительном плюрализме, а не о многопартийной ширме, прикрывающей диктатуру и единовластие. В центре такой революционной конкурентности сегодня стоят политики природы. Чей экологический проект более успешен — консерваторов, этих любителей родной природы; левых, считающих, что экологию нельзя улучшить, не создав предварительно справедливые экономические отношения; или центристов, которые опираются на прогресс, равенство и свободу отдельной личности? Каждый участник имеет свои достоинства, эффективность которых и демонстрирует, находясь временно у власти, чтобы затем передать власть и ответить за все свои достижения и провалы.